Здесь речь пойдет не о геологии и даже не о собирании жуков и раковин. Я хочу рассказать вам о первой любви Чарльза Дарвина в самом прямом смысле этого слова.
Вы не поверите, но Чарльз Дарвин не всегда был велик, мудр, лыс и бородат.
Было время, когда он был маленьким и очень одиноким мальчиком. Ему было всего (или уже!) 8 лет, когда умерла его мать, и странно, он почти ничего не мог “вспомнить о ней, кроме кровати, на которой она умерла, ее черного бархатного платья и ее рабочего столика какого-то необычайного устройства“. Он остался в холодном большом доме, где, по-видимому, все – и отец, и сестры – очень его любили. Но любили в стиле того неласкового времени и той, мягко говоря, скупой на эмоции страны. Его мало жалели и много воспитывали. Он вспоминал, как, входя в комнату, где находилась его сестра, всегда спрашивал себя: “А за что она сейчас начнет порицать меня?”
Потом этого неуверенного в себе, робкого мальчика отдали в школу. И там он был одинок. Он пытался получить хоть немного любви и одобрения, которых ему так не хватало дома. Иногда и не вполне честными средствами:
“Помню, будучи еще очень маленьким мальчиком, я воровал яблоки в саду, чтобы снабжать ими нескольких мальчиков и молодых людей, живших в коттедже по соседству, но прежде чем отдать им краденые плоды, я хвастливо показывал им, как быстро я умею бегать, и, как это ни удивительно, я совершенно не понимал того, что изумление и восторг по поводу моей способности быстро бегать они выражали с той только целью, чтобы получить яблоки. Но я хорошо помню, в какое восхищение приводило меня их заявление, что они никогда не видели мальчика, который бы так быстро бегал!”
И дома, и в школе его считали весьма заурядным мальчиком, “стоявшим в интеллектуальном отношении, пожалуй, даже ниже среднего уровня“. Это ему, пятнадцатилетнему Дарвину, отец сказал: “Ты ни о чем не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс; ты опозоришь себя и всю нашу семью!“.
Он помнил эти слова всю жизнь и вписал их в свою автобиографию, сопроводив, правда, таким разъяснением:
“Но отец мой, добрейший в мире человек, память о котором мне бесконечно дорога, говоря это, был, вероятно, сердит на меня и не совсем справедлив“.
А в нескольких милях от холодного дома Дарвинов (его звали Холмом-Маунд) находились две веселые усадьбы: Лес Оуэнов и Мэр Веджвудов. Официально усадьба Оуэнов называлась Вудхауз, но все звали ее Лес. Тамто как раз все жили охотой и собаками, не знаю уж, как там обстояло дело с ловлей крыс. Именно хозяин Леса Уильям Оуэн научил Дарвина стрелять. Не удивительно, что мальчика туда тянуло, и не только охота. Там был магнит попритягательней. В доме жили две юные девушки – Сара и Фанни Оуэн.
Ну вот, я и назвал имя первой любви Чарльза Дарвина.
Фанни Оуэн.
Что известно об этой загадочной девушке, и зачем нам знать о ней? Что это добавит к пониманию личности Дарвина? Разве что снимет бороду с портрета. Впрочем, и этого достаточно.
Как начался их роман? Наверное, как и все романы: “Глаза их встретились, и они, КОНЕЧНО ЖЕ, сразу полюбили друг друга”. Не думаю, однако, что они признались в этой любви друг другу, да и самим себе. Тогда это было не
принято.
Откуда мы вообще знаем, что эта любовь была? Ни одного письма Дарвина к Фанни не сохранилось. Похоже, она их сжигала по прочтении. Но ее письма он всю жизнь хранил. Не то чтобы он хранил все письма тех времен. Только от своих сестер и от Фанни Оуэн. Значит, ему были очень дороги эти письма. А что у нас есть кроме них?
Несколько слов в письмах юного Дарвина к его другу :
“Конечно, твоя табакерка очень ценная, но моя – подарок мра Оуэна, а он – отец Фанни Оуэн, а Фанни, как известно всему миру, самое прелестное, самое пухленькое и самое очаровательное создание во всем Шропшире, да и Бирмингеме тоже”.
“Я еду на неделю в Вудхауз. Для меня это рай, о котором я, как всякий добрый мусульманин, всегда думаю. Однако черноглазые гурии существуют не только в голове Магомета, но в крови и плоти… Оуэны из Вудхауза – кумиры моего поклонения. Но если я начну говорить о Вудхаузе и la bella Фанни, я никогда не закончу этого письма”.
Воспоминания дочери Дарвина Генриетты.
“Он, очевидно, был очень привязан к Фанни Оуэн. Он рассказывал мне, как очаровательно она выглядела, когда требовала, чтобы ей дали выстрелить из ружья. Как она даже не вскрикнула от отдачи, которая оставила
огромный синяк на ее плече. Я тогда была совсем ребенком, но я до сих пор помню выражение его лица”.
Письмо сестры Дарвина к его кузине и будущей жене Эмме Веджвуд:
“Фанни Оуэн была царицей бала. Да и неудивительно, я никогда не видела более очаровательной девушки, чем она”.
Однако все эти письма и воспоминания относятся к более позднему периоду, когда Чарльзу Дарвину и Фанни было около 20 лет. А познакомились они, видимо, почти детьми, и, скорее всего, в Мэре – усадьбе Джозайи Веджвуда, дяди Дарвина. Того самого дяди Джоза, который потом сыграл решающую роль в жизни Дарвина, убедив его отца, что путешествие натуралистом н”Бигле” не такая уж дурацкая затея, как тому поначалу показалось. Именно к Веджвудам убегал Дарвин из своего холодного дома.
Вот как он вспоминал эти побеги уже в глубокой старости.
“Мои посещения Мэра были полны очарования. Жилось там очень привольно, местность позволяла совершать
восхитительнейшие прогулки пешком или верхом, вечера проходили в исключительно приятных беседах, не носивших слишком личного характера, как это бывает обычно на больших семейных встречах, и перемежавшихся музыкой. Летом вся семья часто располагалась на ступенях старинного портика, перед которым в саду был разбит цветник; противоположный дому крутой, покрытый лесом берег отражался в озере, и то в одном, то в другом месте слышался всплеск воды, вызванный всплывшей вверх рыбой или коснувшейся поверхности воды птицей”.
Не знаю, вспоминал ли Дарвин, когда писал эти строки, о земляничных полянах Мэра и Вудхауза. Почти уверен, что вспоминал. Его близкие их хорошо помнили. Осенью 1833 г. в Буэнос-Айресе, куда Дарвин вернулся из изнурительного похода по Патагонии, он получил письмо от сестры. Как странно, наверное, было ему читать под знойным небом Аргентины о том,
что в Шропшире сейчас сезон земляники и “Каролина Оуэн сказала, что всегда в это время она вспоминает тебя и Фанни, как вы обычно лежали на земляничных полянах и паслись там часами“.
У каждого человека, даже самого умного и печального, есть в памяти моменты, которые согревают всю остальную его жизнь, как июньское солнце. И это вовсе не минуты славы и триумфа, побед и бурных страстей, а вот такие земляничные поляны. За одно это скажем спасибо Фанни Оуэн, которая была тогда с Дарвином на земляничной поляне и вела там себя, по
всем джейн-остинским понятиям, “совершенно безобразно“. Это ее собственное признание. Мы уже достаточно услышали о Фанни Оуэн с чужих слов. Пора послушать ее саму.
“Мой дорогой Форейтор!” – так она адресуется к Чарльзу Дарвину. А он в ответ зовет ее Горничной. (Если вас интересует почему, вспомните, каким глупым именем звала вас ваша собственная первая любовь. Вспомнили? Покраснели? Ну и зря, это ведь тоже согревает нашу жизнь, как июньское солнце, как земляничные поляны.)
“Мой дорогой Форейтор! Конечно же, ты посвящен во все черные таинственные события [подчеркивания здесь и далее Фанни Оуэн. – П.Б.], которые, я уверена, творятся в Лесу, я думаю, ты знаешь, что если у меня есть страсть, так это к исчерпывающему знанию таинственных событий, поэтому я заклинаю тебя, пришли мне подробное описание всего, что происходило в последнее время между благородными домами Леса, Замка Блаженства и Дарвинова Холма, потому что я умираю, дюйм за дюймом, так мне хочется знать все, и поскольку твоя хорошо известная и достойная похвалы жажда полезных знаний, я уверена, всегда позволяла тебе держаться в курсе всех особенных событий, умоляю тебя, сядь и напиши мне все, избавь меня от моего чудовищного состояния ажитации…”.
Бедная девочка уже безумно долго гостит у родни и ничего не знает о страшных тайнах родного Леса – кто в чем был, и кто с кем танцевал и сколько раз. Как жаль, что она не сохранила ответных писем Дарвина. Ужасно интересно было бы прочесть его [это уже мое подчеркивание. – П.Б.) описание этих страшных тайн.
И в постскриптуме – “Я слышала, ты почтил Лес своим присутствием, как жаль, что меня там не было, чтобы обставить тебя в карты или вести себя безобразно (make a beast of myself) на земляничных полянах“.
Чтобы понять, что она и ее современницы считали безобразным поведением, заглянем еще в одно ее письмо. В нем она упоминает миссис Бартон, видимо, шропширскую сестру грибоедовской княгини Марьи Алексевны.
“Я уверена, если бы мадам Бартон могла знать о моей переписке с м-ром Чарльзом Дарвином, она бы сказала, Боже мой, мэм, я не могу себе представить, какое же чувство приличия мисс Фанни Оуэн должна иметь в таком случае. Я и сама думаю, что это неправильно, но давай надеяться, что это никогда не достигнет ее ушей“.
И постскриптум:
“Я должна послать это в хорошо запечатанном конверте, я точно знаю, что твои сестры подглядывают, и умоляю тебя, сделай тайну из этого, скажи им, что это что-то очень особенное”.
Как видите, по тем временам уже сама переписка была “безобразным поведением“.